День памяти жертв политических репрессий.

     К 70-летию Великой Победы.

     На то мы и люди.

     СИЛЬНЕЕ СТРАХА.

     Эти истории о том, что в суровых  условиях испытаний войной и голодом, при жесточайшей угрозе репрессий и гонений по национальному признаку  люди могут оставаться людьми и не терять человеческого облика, протягивая руку помощи гонимым и беззащитным.

      Как немецкая девочка стала казашкой.

   ...Она не может смотреть телевизионные репортажи о последних событиях, происходящих  на Украине. «У меня здесь болит, - прикладывает ладонь к сердцу пожилая женщина. – Вижу эти страшные кадры на экране,  и другая война, пережитая 70 лет назад,  встает в моей памяти».  Правнук Самат подбегает к голубоглазой бабушке, обнимает ее,  приговаривая: «Только не плачь,  апашка». (Апа – по-казахски «бабушка», примечание автора). Но пожилого человека душат слезы: «Неужели уроки истории не впрок политикам, возрождающим фашизм, от которого уже страдали и будут еще страдать безвинные люди?!»

   По происхождению Нагима Оспанова, жительница села Александровки, Азовского района   – немка. С рождения она именовалась  Эммой Гиске, но из-за неизмеримого горя, принесенного Великой Отечественной войной разным народам,  стала казашкой.

     - В 1941 году в наш дом, что был  в немецком поселке Саратовской области, пришли военные, - вспоминает Нагима. – Скомандовали отцу, Георгию Георгиевичу Гиске,  чтобы вся семья собиралась в дорогу.  Не велели брать с собой много вещей. Сказали, что скоро мы вернемся в свой красивый дом с яблоневым садом, потому,  чтобы даже ставни не закрывали. У отца и мачехи нас было трое детей: старший брат Андрей, семилетняя я и трехлетняя Зельма. (Моя мама умерла при родах третьего ребенка). На железнодорожной станции нас погрузили в вагоны для перевозки скота. Люди плотно теснились друг к другу, семьями расположившись на жалкой соломенной подстилке.  Дети, старики и женщины плакали. Мы не знали, куда нас везут. Ехали очень долго, наверное, ни один месяц.  Кушать было практически нечего. Никто нас не кормил.    

    Несчастные пассажиры печального поезда, идущего в Сибирь, болели и умирали в немилосердном, жестоком пути. Гиске повезло: они захватили с собой немного скромного провианта, потому и выжили.  На месте прибытия, в Омске, семью определили на ПМЖ  в Называевский район, в село Спасовку.

     Два милиционера водили Гиске по домам и просили выделить  для проживания высланным хотя бы угол или чулан.  Но никто не соглашался. В адрес семьи незаслуженно летели гневные  фразы: «Наши мужья и  дети погибли на фронте… Зачем нам этих фашистов привезли?! Убирайтесь отсюда!!!».

     -  Папу сразу же забрали в трудармию.  А нас, малолетних, отправили на телеге в детский дом, - говорит старейшина рода Оспановых.  Но и там не оказалось свободных мест, нам пришлось вернуться обратно в Спасовку. Брат Андрей ходил на железнодорожную станцию и попрошайничал в военных эшелонах. Солдаты давали ему  кашу, сахар, хлеб, сухари. С подаяния и жили.  

    Мачеха не в силах была прокормить троих детей-сирот. То, что она зарабатывала, выполняя во дворах самую грязную и тяжелую работу, ей едва хватало, чтобы самой не умереть с голоду. К концу войны  из трудармии в Спасовку вернулся тяжелобольным Георгий Гиске и в муках скончался на чужбине. В 1944 году Эмму и Зельму увезли в казахский аул, обозначенный в официальных документах как разъезд № 46.

     - Наконец-то мы попали в дом, в котором нас не обзывали фашистами, - вспоминает горькое военное детство Нагима. – Было очень трудно. Жили впроголодь.  Чтобы прокормиться, собирали в полях колоски. Где картошку мерзлую накопаем и сделаем лепешки. Хлеб редко видели. Зато в скудном рационе появились творог и айран. 

     Супруги Тайбасар и Саркебай  Жапаровы, имеющие собственных шестерых  детей,  безропотно  приняли немецких девочек. Десятилетняя Эмма работала у Жапаровых нянькой, качала в люльке грудного ребенка, стирала пеленки, приглядывала за другими малышами.

     -  Меня приняли в семью как старшую сестру. Я и  работала наравне со старшими.  Нас, сирот,  не обижали, не обделяли за столом, - с благодарностью через многие годы вспоминает приемных родителей Нагима Оспанова.- В школу  не ходила из-за отсутствия обуви и верхней одежды. Чтобы выйти в заснеженное поле за колосками или за валежником для растопки печи,  наматывала на ноги много  тряпок, а на плечи набрасывала старье.  А в школу в таком виде не пойдешь…  В тринадцать лет  помогала  Жапаровым на мельнице  мешки с мукой таскать. Вот, где тяжко было. Берешь семидесятикилограммовый  мешок и тащишь… 

     Пережитое сиротское детство  теперь дает о себе знать сильными болями в руках и ногах седовласой  женщины.

     ...В сороковые  лихие   Саркебай и Тайбасар и их дети звали белокурую Эмму по-казахски  Нагимой.  Незаметно язык, обычаи и культура степного народа, как и новое имя немецкой девочки, стали для нее родными.

     В 18 лет отдали «белоснежку» замуж за аульного парня Базарбая Оспанова. Молодой супруг, как и Нагима,  оказался  круглым сиротой.  Работал трактористом  в колхозе.

     - В качестве приданого выделили  мне две подушки, одеяло и койку, - улыбается апа Оспанова. – Два года жили мы в однокомнатной земляночке. А потом поехали на целину, в совхоз имени 22 –го партсъезда, Кызылтуйского района, Кокчетавской области. Жить стало полегче. Я работать пошла.  Кем только не была: телятницей, дояркой, рабочей. Получили  с Базарбаем   дом, обзавелись  мебелью, утварью, хорошей одеждой, хозяйство у нас появилось. Первенцев родили. Зажили по-человечески.

     - А в молодости  не ощущали ли вы зова крови? Кем более всего себя осознавали и чувствовали - казашкой или немкой? – задаю непростой вопрос почтенной Нагиме.

     - Какой зов крови?! В войну выжить надо было! От голодной смерти и людской злобы спасли меня Жапаровы, как птенца под крыло взяли, - утирает рукой, украшенной   серебряными национальными кольцами и браслетом, набежавшие на глаза слезы  моя собеседница. – Муж – казах, добрый человек. Овдовела рано, а его всегда хорошим  словом поминаю. Кем я, кроме казашки, в таких условиях могла быть?!  Только казашкой  себя и  ощущаю. Веру мусульманскую приняла. Намаз читаю, молитвы из Корана по памяти  знаю, в мечеть езжу. Живу как мусульманка в будни и праздники. И пятеро моих детей – казахи. 

    Дочь, Кадиша, профессор, доктор медицинских наук преподает в Карагандинском университете.  Сын, Орал, тоже медик и тоже профессор. Работал в Омской городской 10-ой больнице. Пригласили его возглавить президентский фонд эндохирургов в Астане, и Оспанов переехал в казахстанскую столицу. Сыновья, Марал и Ерал, живут в Александровке, занимаются  крепким фермерским хозяйством. Помощница матери  -  младшая дочь Халипа - трудится медсестрой в Азовской центральной больнице. И внуков и правнуков у бабушки Нагимы немало – 18 человек!

     - Моя гордость и опора – дети, - признается Нагима Оспанова. – Я сполна не познала  материнской и отцовской любви.  Зато мои дети ко мне нежны и ласковы.  Вижу их  - и будто  пять хороших дорог передо мной открываются, я на весь мир их глазами смотрю.

     От смерти спасли в ауле.

     В добротном, просторном доме Оспановых гостеприимные хозяева поведали мне еще одну историю. 

     У старшего  сына Оспановых, Марала, есть супруга – Сара Хасеновна, которая тоже рождена от матери немки и отца казаха Хасена Оспанова. По воле судьбы получилось, что супруги – однофамильцы.

     - Моя мама – Лидия Федоровна Брунц, уроженка города Энгельса, Саратовской области, была репрессирована вместе с шестилетним сыном Артуром в Омскую область, - делится семейной историей Сара Хасеновна. -  В Называевке маму забрали в трудармию. Присматривать за маленьким сыном  она  попросила одну сельскую женщину, отдав ей  последние деньги и все ценное, что у нее было, в том числе и продукты. Та слезно пообещала кормить Артура.  Мама попала в Усть-Ишимский район, работала  на лесоповале в одном из лагерей для репрессированных. Однажды в новой партии прибывших в лагерь оказались люди из Называевки, они сообщили маме, что ее сын болен и умирает от голода. 

     В эту же ночь молодая женщина бежала из лагеря. Пешком и где, как придется, она добиралась несколько дней до Называевки. Поздно вечером пробралась  в дом, в котором оставила малыша. Увидела, что он лежит на полу в коридоре, и жизнь его угасает.

     -Мама схватила сухенькое тело сына, а оно, как тряпочка,  - продолжает рассказ Сара Хасеновна, - и скрылась в темноте.  Мама торопилась, чтобы до утра уйти подальше от мест, где ее могут схватить и  арестовать как преступницу. 

    Лидия Брунц по тем временам имела неплохое образование, работала секретарем в сельском Совете и хорошо понимала, что ей грозит за побег. Но великая  материнская любовь оказалась сильнее страха смерти, сильнее дальних расстояний, мытарств и голода. С умирающим ребенком на руках она добралась до казахского аула, где никто ее не знал и не ждал, постучалась в первую дверь – и ее приняли.  Человеческое сострадание, милосердие, проявленное казахской семьей к гонимым, оказались сильнее страха быть жестоко наказанными за высоконравственный поступок.

     - Мама попала к хорошим людям, - говорит Сара  Оспанова. – С ней делились кровом и хлебом, помогли буквально на ноги поднять больного сына. Прятали их, когда из района приезжали чекисты и милиционеры, разыскивающие беглянку. Артура добрые казахи переименовали в Абдрахмана. А мой будущий отец, Хасен, женился на Лидии Брунц.

Анастасия Косенко.